Юлия Неволина
поэт, музыкант
О Дидурове и рок-кабаре
Рассказывая о Дидурове и о рок-кабаре мне сложно не рассказать немного и о себе.
В Конце 80-х, с подборкой весьма дурацких стихов, которые, конечно, на тот момент, мне таковыми не казались, я отправилась в журнал Юность на прием к редактору.
В это время я работала дворником на заводе имени Лихачева. Надо сказать, что на заводе я оказалась после того, как провалилась на экзаменах в МГУ. Таких олухов, как я, вербовали прямо в фойе МГУ. Были в то время такие вербовщики от комсомола. Не прошедшим конкурс иногородним (я родом из Горького), предлагали общагу и возможность обучаться на курсах (которая и так была у всех), с якобы дальнейшей перспективой при поступлении. Некому было мести заводские дорожки, так их мели провалившие экзамены приезжие абитуриенты, которых сходу записывали в лимиту. Вкалывала я в так называемом студенческом отряде, но жила в обычной рабочей общаге со всеми вытекающими...
В журнал Юность можно было придти только днем, но днем я работала. Отпроситься не было никакой возможности, поэтому пришлось сдать кровь в заводской поликлинике. Как донор, получив заработанный отгул, я сразу рванула в заветный журнал показывать стихи.
Лит-консультантом там как раз подрабатывал Виктор Коркия. Он сидел в актовом зале такой кудрявый, цыганистый, улыбчивый и стремительный. Весь из себя настоящий поэт. К нему заходили немногочисленные стихоплеты, так называемые(на внутриредакционном слэнге) чайники.
Коркия бегло глянул мои листочки, посетовал, что от руки и сказал, чтобы я бросала это дело — писать, то есть. Ведь из меня поэта не получится. Мол, у меня в стихах сплошная любовь. Он, кстати, ошибался, я как раз все больше на философию нажимала. Писала про сомнения, про истину, про несправедливость. Про любовь у меня было совсем мало.
Было мне тогда лет 18. На работу приходилось вставать часов в шесть, потому что общага находилась у черта на рогах в Аннино, а метро там тогда не было. К тому же я сдала кровь. Вот обескровленную, Коркия меня просто убил. Его слова «давай бросай писать, это никому не нужно» почему-то в тот момент прогремели, как смертельный приговор.
Я, хотя и не особо домашний ребенок, но все-таки вырванный из привычных мест, без родственников. Почему я решила остаться на огромном московском заводе, с ломиком для откалывания льда? Зачем вообще притащилась в Москву с дурацкой тетрадкой стихов и парой книжек про театр? Зачем захотела в МГУ на факультет психологии? Судьба. Придумала, что смогу опубликовать свои вирши в журнале Юность. Вот как!
В обеденный час на заводе я отсыпалась на куче фуфаек в бытовке, жила с какими-то клиническими дурами лет 40ка в общаге, мечтала о чем-то красивом, зачитывалась Сэлинджером и Кафкой, в свободное время ходила на курсы, да сидела в читальном зале ЗИЛовской библиотеки с томиками стихов Цветаевой, Апулея и прочих классиков. Я казалась себе интеллектуалкой, но была обычной провинциальной романтической девушкой, причем весьма наивной.
И вот в тот самый момент, когда литконсультант в Юности сказал мне «хватит писать всякую ерунду», я особенно четко осознала свою ненужность, бесперспективность и обреченность. Это был момент истины, которай из-за природного упрямства, я принимать ну никак не собиралась. Наверное уж лучше бы всю мою кровь выкачала ЗИЛовская больница. Как же мне хотелось тогда встать и уйти, но ноги приросли к полу, а уйти хотелось, но я не могла. Короче, я разрыдалась. Аж сопли из носа потекли, а платка носового я не носила никогда.
Коркия к таким вещам, вероятно, не привык. Кинулся за водой, достал свой носовой платок, и ну меня успокаивать, а я ревела, как белуга и мне от стыда за свою слабость хотелось провалиться под землю. Но я не провалилась. Коркия сказал: ну, ладно, так и быть, помогу тебе, но для этого надо приходить в его ЛитСтудию. Дал адрес. На том и распрощались.
Утерев горючие слезы, я пошла прогуляться по улице Горьковской до Кремля и на радостях решила как-нибудь отметить свое первое знакомство с Большой Литературой, а именно - потратить скудные деньги, какие-никакие, но зарабатанные мной на ЗИЛе, с размахом. Занесло меня в кафе Лира. Оно находилось в здании на Пушкинской, там сейчас Макдоналдс. В Кафе Лира купила я себе не пирожных и лакомств, а в темном баре бокал какого-то липкого алкогольного коктейля. Я вообще, надо сказать, не пила. Но тут захотелось поиграть во взрослую. Залпом выпила эту бурду и тут же побежала в туалет, потому что коктейль не захотел оставаться в моем организме.
Совсем недолго посещала я студию Виктора Коркия. Наверное, где-то полгода.
Кроме фамилий Корс, Медведев больше я там никого не запомнила. Но, оказывается, туда захаживал и Леша Ефимов, с которым спустя годы, я познакомилась в Нехорошей квартире на Кабаре у Дидурова. Впрочем, я его совершенно не запомнила. Фамилию Корс запомнила, потому, что позже где-то встречала его в компаниях. Имя Медведев Михаил - тоже помню, потому что на его стихи написала тогда еще песенку о дворнике. Ну и еще я там познакомилась со своим мужем — с Женей Старостиным. Женя пришел туда всего один раз, по приглашению того же Коркия, которого он победил на каком-то студенческом вечере. Коркия читал стихи и Женя читал. Женя имел успех, Коркия вяло хлопали. Коркия решил доказать, что он круче, пригласил Женю на свою студию, Женя пришел и его сразу же стали обсуждать. Естественно,ругали, а мне понравились его стихи, я подошла познакомиться и все закрутилось. Вот из-за знакомства с будущим мужем, студия Коркия— место в моей памяти в каком-то смысле сакральное.
Коркия вел студию вечером, один раз в неделю, располагалась она в обычном классе средней школы. Территориально сразу за гостиницей Минск, что на Тверской (тогда улице Горького). Вообще на заседаниях студии бывать мне очень нравилось. Обсуждения стихов были доброжелательными и веселыми. Коркия сидел за учительским столом, поэты выходили к доске. Читали. Коркия заставлял высказываться каждого, кто слушал. И меня тоже. Стихов своих я не читала. Они были откровенно слабыми и я это понимала. Я была стеснительной, а Коркия настаивал, чтобы все, и я в том числе, каждый раз высказывались по поводу услышанного. Это, на мой взгляд, было правильно. Так мы, испорченные средне образовательной школой, учились формулировать.
Приходили читать друзья Коркия. Какие-то поддатые дядьки, печатавшиеся в Дне Поэзии.
В конце мая перед каникулами, прошло последнее заседание, мы отметили это дело. Коркия затащил небольшую компанию, состоящую из нас - студийцев, к каким-то своим друзьям, к художникам, в мастерскую то ли на Сретенке, то ли на Рождественском бульваре. Пили Арбатское вино. Красное. Прощались до сентября.
Слушали стихи пьяного художника про какую-то синюю лошадь.
Но в сентябре студия не открылась
Она перестала существовать по неведомой мне причине. Коркия пространно объяснял, что это зависит от главреда Юности... Мне это все было непонятно.
Коркия, правда, пригласил меня и некоторых ребят репетировать свою пьесу. Репетировали в студенческом Кафе у метро Университет. Эти репетиции тоже быстро прекратились. С Коркия я больше не виделась.
Позже я посещала литстудию Ковальджи, которая существует до сих пор. Собиралась она тогда в самой редакции Юность, в том зале, где я когда-то познакомилась с Коркия. Студия была серьезной, обстоятельной. Но я там ощущала свое одиночество особенно остро. Нравилась она мне меньше демократичной, внимательной к каждому вновь пришедшему, студии Коркия.
Впрочем, в Студии Кирилла Ковальджи я узнала о существовании таких поэтов, как Еременко, Парщиков, Пригов, Искренко, Кудимова и других, ставших в дальнейшем известными. Правда они не ходили в студию(за исключением Искренко), а захаживали продемонстрировать себя. Позже в студии Ковальджи я удостоилась серьезного обсуждения. Было оно весьма злым.
Мне порядочно досталось от Бунимовича и Шатуновского. Впрочем, я не об этом.
Почему-то Виктор Коркия так никогда и не рассказал мне о Кабаре и Дидурове. Даже не смотря на то, что знал, что я пою под гитару и ищу себе подобных.
Кабаре собиралось тогда в ДК Энергетик. Информация в те годы о любых собраниях была на вес золота. И знание «ЧТО ДА ГДЕ» могло повлиять на судьбу. Это бы изменило и мою жизнь. Уверена. Мне это помогло бы найти себя раньше. Я легко впитывала информацию в детстве, много читала, но воспитывалась в среде весьма обывательской и в районе гуляла в глухом, пьяном, заводском. Книги — мои лучшие друзья. Остальные друзья — шпана, да простые девушки, мечтающие о муже и детях. А наставников практически не было, во всяком случае тех, кто помог бы самоопределиться. А вообще - среда — это важно для роста.
С возрастом понимание этого становится очевидным. Важно родится у своих родителей, найти свой круг, найти применение своим талантам, найти тех, у кого можешь учиться. Но не каждому это дается сразу. Надо заслужить.
Коркия тогда промолчал, не посчитал нужным рассказать мне о Кабаре, а моя жизнь целое десятилетие шла по какой-то другой дороге. Я бы назвала это блужданиями по темному лесу в поисках себя. Так уж сложилось.
Когда Дидуров говорил для чего он создал Кабаре, я по-своему понимала «для чего». Он сам вырос в состоянии ненужности. Невероятно одаренный, сделал себя сам. Мама его, мягко говоря, не особенно баловала вниманием, жила с грубым отчимом, была вся в себе. Детство Дидурова буквально и в переносном смысле, прошло в подвале, где на него сверху из прорванных канализационных труб, лилось дерьмо. Воспитал Дидурова послевоенный двор. Все это есть в его книге «Легенды и мифы древнего совка». Врожденная честность вкупе с одаренностью, вкупе с великолепной памятью, с умением рассказывать, организовывать, лидировать — это Дидуров. Ему, мальчиком еще, повезло со школьными учителями. Его заметили и опекали. Он был благодарен этим двум учительницам всю жизнь. Поздравлял их с праздниками. Они были на его похоронах.
Дидуров прекрасно понимал, как это адски трудно быть не таким, как все, как важно найти себе подобных. Вот для этого он тоже создал Кабаре. В какой-то степени он, помогая другим, помогал себе сам. Себе — ребенку, тому, который по дарованному ему природой таланту, родился как бы не у своих родителей. Ребенку, которого не учили языкам, не приглашали педагогов, не показывали что надо читать, не устраивали в теплые места, не косили от армии, не тренировали как и куда поступать и не учили с кем полезно, а с кем вредно дружить.
Дидуров мечтал, чтобы одаренные люди (а он делал этот психологический перенос с себя на них) не погибали ненужными, чтобы не бродили они в поисках себя черт те знает где, не травили себя водкой, не разрушали пустыми связями. Он создавал свой дом, в котором был родителем и старшим братом для всех тех, кто ему показался достойным и кому он сам показался достойным. Кабаре Дидуров называл Домом и пропагандировал его, как Дом.
В какой-то степени это было утопией, однако она оказалась жизнеспособной. Он создал Кабаре и помог очень многим.
С Дидуровым я встретилась спустя много лет. Как это было? В редакции журнала Знамя, где я работала, в 1998 году на столе редактора публицистики Юли Рахаевой, я обнаружила книгу «Солнечное подполье». Книга лежала на рецензию для колонки Наблюдатель. Отрецензировал книгу Александр Агеев. Отрецензировал обидно. Дидуров впоследствии с горечью говорил мне об этой статье. Его потрясло как это возможно поливать желчью, представленных в этой книге замечательных Цоя, Гребенщикова, Шеннона,Быкова,Шевчука, Луферова, Науменко, Башлачева и других известных и неизвестных поэтов, так взять и просто смешать с трухой. Я статью Агеева вообще не прочла(такое случается, когда работаешь в журнале),а вот книга»Солнечное подполье» мне понравилась. Я попросила у Рахаевой телефон составителя, потому, что из книги узнала, что в Москве, оказывается, существует некое Рок Кабаре, которое, судя по книге, и есть то, чего я так долго искала. А составитель Алексей Дидуров - там - самый главный человек. Он все решает.
Я позвонила этому самому Дидурову, мысленно приготовилась к атаке, думая, что со мной сейчас будет говорить какой-нибудь зазнавшийся дядька. В книге были такие имена! Ого-го!
У меня были прецеденты общения со всякими составителями, редакторами, поэтами, с литераторами, с людьми, которые достигли определенного статуса. Хотя мне, в общем, везло и на приличных людей, но попадались и всякие неприятные товарищи. Одни из них были излишне чванны, другие разговаривали только потому, что хотели тебя затащить в койку, большинство было небрежно к людям из ниоткуда, либо откровенно равнодушно вообще ко всем, кто не полезен.
Дидуров выгодно отличался даже от тех, кто не обидел меня. Разговаривал, как равный с равным. Короткий разговор с ним по телефону меня воодушевил. Я ему рассказала, что случайно прочла «Солнечное подполье», в котором узнала про Кабаре и очень туда хочу, а Дидуров корректно поинтересовался пишу ли я сама, доброжелательно выслушал мое «да» и пригласил посетить Кабаре в ближайшую субботу. Так в 1998 году я оказалась в Нехорошей квартире.
Нехорошая квартира была тогда без Евроремонта, уютная, обставленная старинной, обшарпанной мебелью,украшенная какими-то детскими поделками и картинами неизвестных художников. В каждой комнате бурлила жизнь. В основном, молодые люди, общались, читали, пели, что-то обсуждали, на дверях расклеивали объявления про свои выступления. Все это было похоже на коммуну, такую какой показывают ее в идеалистическом кино. Казалось все люди были знакомы и связаны чем-то важным, и, что самое главное, ты, не успевая попасть в Кабаре, становился с ними тоже связан и чувствовал свою нужность и причастность. Тебя угощали чаем, тебе почему-то улыбались, искали тебе стул и усаживали...
В самой большой комнате шел основной концерт, которым рулил энергичный,
небольшого роста, коренастый мужчина. Мужчина был румян, у него были
красивые умные глаза, он носился по коридорам, словно мальчишка, он
говорил от микрофона всякие важные вещи. Говорил зажигательно, нестандартно.
«Вот так да! - подумала я, - Неужели жизнь продолжается и есть места, где люди вот так творчески могут сосуществовать?» Неужели существуют такие замечательные люди, как Дидуров, которые все это держат, всем этим заправляют, все это куда-то ведут. И все это так ярко, так по-настоящему. И во всем этом можно участвовать.
Уже несколько лет моя жизнь была - дом, детсад, работа. Дочь была маленькой, оставить не с кем, и вообще у меня был период полного аута.
Словом, я сразу влюбилась во всех выступающих и с нетерпением ждала следующей субботы.
На площадке Кабаре я узнала, что можно писать иначе, не так, как позиционируется в толстых журналах, что есть имена, которые неизвестны стране, а пишут они в тысячу раз лучше, чем нам предлагает тиви и радио, да и те же самые толстые журналы. Все это было не скучно. Все это было аутентично, нешаблонно.
Услышала я в Кабаре у Дидурова новых музыкантов. На площадке в то время блистали Дмитрий Гузь, Александр О’Шеннон, Ольга Тишина, Александр Фишман, Евгений Восточный, Владимир Мееровский, Елена Кривчик, Александр Гутов, Валентин Сохорев (Джек), группа Зов, Алеша Пальцев, Александр Тверской. Уже при мне появились Коля Харитонов, Кира Малыгина, Павел Фахртдинов, Оля Кузнецова, Марина Соловьева, Женя Браганцева и другие.
Я впитывала в себя все и вся, я балдела от выступающих и конкретно от смелых, парадоксальных речей самого мэтра - Дидурова. Да, да, тихо сидела на скамейке и балдела.
Дидуров всегда подчеркивал, что Кабаре бесплатно. И в этом бесплатном месте можно было увидеть и послушать достаточно высокий творческий срез, обитающий в Москве. В Кабаре приезжали и из других городов. Так, из Челябинска приезжали Юрий Богатенков и Сергей Кротов, из Донецка лидер группы «Церковь Детства» Денис Третьяков и другие.
Не очень любезно обходился Дидуров со студентами литинститута. Почему-то он на них точил зуб, хотя не во всех случаях это надо было делать, на мой взгляд. Однако критиковал их пристрастно. Во всяком случае чаще все-таки заслуженно.
Дидуров вообще оказался лично для меня тем самым человеком из моих детских представлений о людях, которые вообще-то должны быть на земле для того, чтобы на земле было хорошо. Я пришла в Кабаре, как раз после того, как перенесла тяжелую болезнь, только вышла из больницы. Смерть так конкретно меня пощупала, но отпустила, а Бог милостиво послал мне Кабаре. Мол, ладно, вот тебе за муки. И я была благодарна. И про себя решила, что если Дидуров меня даже поколотит, даже выгонит из Кабаре, я никогда не буду держать на него зла, я никогда не огрызнусь. Надо сказать из Кабаре меня не выгнали, но я сдержала свое слово и никогда не огрызалась, хотя Дидуров мог и поругать и обидеться непонятно на что... Об этой его обидчивости многие наслышаны.
Дидуров носился по Нехорошей квартире, как ветер. Успевал поговорить со старожилами, отвесить единолично девушкам счастливые комплименты, обсудить новичка, объявить следующего выступающего, дать распоряжения. Объявлял страстно. Со специфическим юмором, но всерьез. Он ко всему относился очень серьезно. К каждому. Он ругал всерьез, всерьез хвалил, шутил всерьез. Каждый ощущал на себе внимательный взгляд Дидурова. Он замечал всех. И даже меня, тихо прячущуюся за шкафом в одной из комнат в Нехорошей квартире, с чужой гитарой (которую раздобыл мне один парнишка, чтобы послушать чего я сочиняю). Дидуров зацепил наше уединение, выволок на свет божий. Вытащил, буквально из-за шкафа и потребовал показать что я тут пою. Я вообще-то уже к тому времени была окончательно закомплексована.
Только пара человек говорили мне, что я пишу хорошие стихи и песни. И вот к тем двум присоединился Дидуров. Он позвал ребят послушать меня и сказал, что я буду у них выступать, потому что они меня тут все ждали и ужасно рады мне и что я нашла свой дом. Творческая жизнь моя с тех пор забурлила. Я уже была не в вакууме и мне опять захотелось сочинять.
Вакуум творческий — это то, что формирует творческую импотенцию. Не зря не печатали в советской России, так убивали. И, когда не берут куда-то достойного, знай, они его убивают. Чтобы не писал ничего этот соперник... А, когда не нашел свою среду, умер. Зачем все это нужно, когда некому слушать.
Я приходила в Кабаре и в конце дневной программы пела пару песен, училась выступать у микрофона. Да, у меня появился стимул писать дальше и писать по-другому. И все это сделал Дидуров и его Кабаре. Вот в этом весь Дидуров. Он многих вытащил, но немногие это понимают. Не все способны понять, многие переоценивают себя. Вполне возможно, что без дидуровского кабаре некоторые бы таланты увяли преждевременно, а некоторые не состоялись бы вообще
Дидуров. Внимательный и живой. Настоящий. Такой, за что его любили и ненавидели. Неравнодушный. При мне он пропесочивал за стихи и песни. Заставлял нас высказываться по поводу произведений вновь пришедших. А приходили и те, у кого были тот же литинститут в послужном списке, публикации, выступления, признание определенной среды. Многие из Кабаре не хотели портить отношения с критикуемым, прятались. Дидуров настаивал,но чаще давал отповедь в одиночку. Говорил с жаром, возможно бил больно, но никогда не обижал слабых, доставалось в основном наглым задирам.
Это был его мастер-класс. Но это не всегда было диктатом. Повторяю, мы тоже высказывались и не всегда мнение совпадало с Дидуровским. Он спорил. Лично я всегда говорила правду, потому что мне хотелось правды и мне было наплевать на отношения. Дидуров был гарантом, что правду говорить можно и нужно.
Кстати, критику в свой адрес с годами сам Дидуров воспринимал все болезненней и болезненней.
Как-то обиделся на Кривчик с Гутовым, на новый год, на 2005, в Еврейском центре. Гутов имел свое мнение по поводу каких-то событий в Великой Отечественной Войне. Я не в курсе о чем там шла речь, но в курсе, что Дидуров был оскорблен, потому, как считал свою версию, а он изучал историю, единственно верной. Кривчик тоже ввязалась в спор. Дидуров разобиделся. А в конце, я уже зашла в зал, спор утих, но Дидуров явно был обижен. Он еще не отошел от спора, и тут на него набросились незнакомые мальчики и девочки, отвергнутые по причине слабых стихов и песен. Они оскорбляли мэтра, кто-то обозвал его матом, и даже те, некоторые, кто ходил ранее, тоже, молчавшие прежде, вдруг зачем-то начали его клевать. Говорили, что он ничего не понимает, что он не прав и тд
Это было Новогоднее Кабаре.
Дидуров серьезно на всех разобиделся, даже заболел и не ходил в кабаре месяца три. Проблемы с сердцем. Говорил, что ему с годами все тяжелее выдерживать удары, особенно от своих, в спину. Я вела Кабаре, по его же просьбе, в то время. И это было не просто. Некоторые перестали ходить, а Дидуров умолял меня не сдаваться и вести его.
Это , оказывается, была моя репетиция, перед его настоящим УХОДОМ.
Дидуров ко всем присматривался, делал выводы, чаще правильные, но случалось, и ошибочные. Очень ревновал к Кабаре. Не любил, когда кто-то ходил на сторону. Соперничал с московскими творческими тусовками. И я его понимаю.
Очень ревновал к Володе Розанову. Он, кстати, тоже умер от инфаркта в том же году, что и Дидуров. Володя вел передачу на Радио Шансон и находил своих подопечных, например О Шеннона и других, в Кабаре. Розанов создал объединение «Третье Ухо». Возил ребят на Грушу, на различные конкурсы, устраивал сборные концерты.
Дидуров считал, что Розанов на кабарешниках зарабатывает. Я спорила, мне было смешно, говорила, что они взаимно полезны друг-другу — Розанов и эти авторы, которых он отобрал в Кабаре. Дидуров понимал, но все-равно ревновал.
Еще он влюблялся в людей, в красивых юных женщин, в таланты. Много говорил о любви, о трудной женской доле. Любил симпатически, на расстоянии.
Как-то запредельно трепетно относился к Ире Парусниковой, к Кире Малыгиной, к Вере Макиной(Бутко), к Оле Кузнецовой. Такое ощущение было, что все они были его внебрачными дочерьми и принцессами.
С Дидуровым было трудно спорить. Народ, в хорошем смысле, «побаивался» его, некоторые задирались. Дидуров рассказывал, что его любимые ученики неоднократно лезли с ним в драку, как правило они были подшофе. После просили прощения.
Дидуров мне лично рассказывал, что в бытность Кабаре вроде бы в Измайловском парке (меня тогда там не было в помине, а дело было в начале 90х), его (Дидурова!!!!) из Кабаре уволили. Об этом увольнении надо бы порасспросить Дмитрия Гузя и Тверского.
Дело в том, что Дидуров, в духе нового времени, разрешил одному оборотистому кабарешнику (имя его неизвестно) устроить в Измайловском домике буфет для Кабаре. Оборотистый дядька сказал, что это будет большАя польза для творческих людей. Будут деньги на аппаратуру, то да се. Стал там торговать бутербродами, газировкой и водкой в розлив. Кабарешников угощал задаром. В конце-концов к окончанию представления все артисты бывали пьяны в зюзю. Случались разборки и драки. В Кабаре просочились маргинальные элементы и постепенно перестали приходить приличные люди. В том числе скромные красивые девушки, чем всегда славилось Кабаре. Дидуров гонял пьющих артистов и таки решил запретить буфет. Поднялся водочный бунт и Дидурова, как «несознательного по-коммерции», на общем собрании, исключили из Кабаре.
Сам же он стал искать новое место и... нашел. Затем раскаявшиеся бунтари пришли просить прощения, ибо Кабаре без Дидурова теряло смысл. И водка не сублимировала его отсутствие.
Рассказы Дидурова о поливании его дверей фекалиями — историческая правда. Графоманы кипели злобой и мстили за жаркую дидуровскую критику вонюче и мерзко. Например, в Нехорошей квартире во время моего собственного выступления в коридоре была брошена слезоточивая граната.
Дидуров всегда собирал деньги то на помощь больному кабарешнику, то на альбом публикаций кабаре. Не ленился встречаться, ехал на край Москвы за любой суммой, но, когда болел, звал к себе в Тушино, встречался у Танка.
Как-то мы с ним были в редакции Нового мира. Я отошла, вернулась, слышу, как он в секретариате рекламирует себя. Рассказывает кто он такой, дарит книги машинистке и секретарю редакции. Так хвалят себя подростки, - подумала я. Нескромные вундеркинды. Ага. Он рассказывал про
Кабаре. Про то, какой он поэт, про «Когда уйдем со школьного двора», про Окуджаву.
Для Дидурова не существовало высоких и низких по положению людей. Он никогда не пресмыкался и к любому человеку, включая уборщиц и вахтеров, относился так, как будто они главные редактора.
Скорее даже его напрягали высокие по положению люди, когда он видел как они чванятся. Это мне было в нем особенно близко. Для меня это родственное. Он и меня поднял в моих же глазах высоко.
Для меня это было вторым метафизическим рождением.
Кого не терпел Дидуров, так это хамов и самовлюбленных гениев из графоманского теста. Обрушивал на них всю мощь, говорил мне, что пусти он в Кабаре хотя бы одного, тот приведет за собой отряды подобных и они все задушат.
Давал возможность выступать у микрофона и достаточно еще слабым поэтам и музыкантам, но причина была проста. Он что-то видел в них особенное, и это были не графоманы, а скорее, ищущие себя люди. Таким человеком, например, был Леша Хегай. Он сейчас водит экскурсии по Нехорошей квартире, а гитару в руки не берет.
Как-то пошли с Дидуровым на закрытый просмотр фильма Леши Мурадова. Возникла у Дидурова такая идея меня с ним познакомить. Мурадов хотел организовать свою киностудию и ему нужны были люди, а я очень хотела вырваться из редакции. Мурадов, к слову, киностудию так и не организовал, а я все-равно из Знамени сбежала. Так вот идем мы с Дидуровым мимо киоска, обсуждаем фильм. Дидуров говорит: а ты можешь мне купить воды? Я говорю: конечно могу. Купила минералки. Дидуров говорит: ты прости, у меня денег нет даже на проезд. Я сюда (район Краснопресненской) пришел пешком из Тушина. Я обалдела. Достала деньги, хотела все, что было в кошельке отдать. Взял, смущаясь, немного. Говорит, не надо все. Только на проезд
Позже выяснилось, что у него были проблемы с передвижениями пешим ходом, ему даже какую-то операцию сделали, спустя полгода. Больно было ходить. Про операцию тоже скрыл. Стеснялся выглядеть слабым. Занимался спортом. Бегал, катался на коньках на стадионе рядом с домом, сам заливал каток.
Помнится приезжала я к Дидуровскому Танку забрать только что вышедшие диски Кабаре, с отреставрированными архивными записями и нашими песнями. Взяла с собой дочь Дашу. Дидурову сказала, что с дочкой еду. Даше было лет 10-11. Дидуров встретил нас, дал мне диски и пакеты. Говорит : вот вам к 8 марта, так же протянул Даше пакет с подарками. В моем пакете оказалась краска для волос, конфеты, игрушка статуэтка-куколка. Статуэтка и сейчас стоит у меня на полке. Такая белокурая девушка, с осиной талией в белом платье. Дидуров сказал: это ты. Я рассмеялась. Говорю. Что такой белокурой была в детстве. Нет, - сказал Дидуров — это ты. Даше Дидуров подарил детский косметический набор со всякими блестящими штучками и коробку конфет. Краска для волос меня улыбнула. Что-то типа красного дерева.... Сейчас уже не помню. Но, кстати, оттенок был такой, который меня украсил. Как угадал?
Однажды спела в кабаре песню, из моей рубрики Аля Рюс. Песня про Соловушку. Дидуров впервые отругал. Сказал: песня для таксистов, не пой на кабаре. Пой таксистам, а здесь не позорься.
Я все-равно ее пела в Доме Кино, когда у нас было по 20 минут на каждого, кого отобрал Дидуров. Попросили меня знакомые. Дидуров, наверное, не слышал, занят был за кулисами. Так я думала. Но он после подошел, сказал, что я упрямая. Больше не ругал.
Но замучил, как и многих просьбой петь одно и тоже. Мое одно и то же в кабаре — это песня «Спала».
Так же пожурил меня за мой первый и пока единственный сборник стихов. «Проблема 2000». Сказал, что первый сборник таким делать нельзя. Был прав. Литературная тусовка требует пафосных презентаций самое себя. А мой сборник чистое издевательство над литературным пафосом.
Я вообще считаю Дидурова заложником литсреды. С одной стороны он противопоставлял себя лит-тусне, был реформатором, а в с другой - зависел от своих лит учителей, мысленно принадлежал им. А они, к сожалению, плоть от плоти всей этой системы, тоже заложники всех этих правил типа: какой должна быть настоящая серьезная литература. Дидурову нравились необычные люди, необычные, удивляющие его поэты, музыканты, а цитировал он авторитетов и понравиться им хотел.
Окуджава, Ряшенцев,Чухонцев - его столпы. Я ко всем к ним отношусь с
уважением, но без того родственного взаимопроникающего обожания, которое
было у Дидурова. Я сейчас говорю о творчестве. И вообще, мне думается, на словах у Дидурова они были столпами - это, как религия, а на деле, в жизни он принадлежал чему-то другому. Культ соблюдал один, а молился своему Богу, которому этот культ был не нужен. Это заметно и в его творчестве. Оно как будто состоит из разных пластов. Последние его стихи ближе к его учителям, чем ранние.
А мне ранние его ближе, поскольку поздние мог написать любой из тех столпов, а вот ранние только Дидуров. На них его тавро.
Очень страдал Дидуров когда его живые учителя не пришли в Еврейский центр, после премьеры фильма « Московская Атлантида» и выхода книги в 2005 году «Записки коренного москвича».
Не понимал почему... Они вообще более чем прохладно отнеслись и к фильму и к книге и даже пожурили вроде бы.
Я думаю они привыкли к образу вечного мальчика Дидурова, которого практически не печатают. Им было трудно свыкнуться с мыслью, что он один из них.
Прошло бы время, свыклись бы, да вот Дидурову остался один год жизни и за этот год они его так и не признали, не сказали — ты один из нас. Ему это было важно. Им тоже . Соблюсти свой статус кво...
Про Еврейский центр могу сказать, что туда пригласил Дидурова один из бывших завсегдатаев Кабаре, который стал директором Центра на Никитской. Мы как раз скитались без помещения, сделали несколько концертов в Музее Бахрушина и в Доме Кино. А из Нехорошей квартиры пришлось уйти. Так сложилось. Директор Еврейского Центра, что на Никитской - он еще мальчишкой ходил в Кабаре, можно сказать в Кабаре вырос и якобы Дидуров ему в свое время очень помог самоопределиться и вообще.
В Еврейском Центре у Дидурова был относительно спокойный период. Наконец-то у Кабаре был чистый зал, прекрасный звук. Даже чай и кофе нам выделили бесплатно, только пряники да баранки приносили сами. Именно в Еврейском центре, Алексей дал волю своему красноречию. Говорил иногда минут по сорок. На его спичи специально приходили люди. Некоторые возмущались, спрашивали когда начнут выступать артисты, а некоторые так и говорили, что мы де специально пришли слушать Дидурова, и артисты нам не нужны. Пробыли мы в Еврейском центре достаточно долго, года три. Я точно не помню, вроде бы мы там с конца 2002 по начало 2006 были.
В центре как раз была эпопея со съемкой «Московской Атлантиды», Дидурова много приглашали на радио,иногда на тиви. Я сама с ним была на съемках одной программы к женскому дню. На НТВ плюс. Пела я там две песни. Также в программе участвовала Аня Филатова.
Приехали на студию в районе м. Курской. Дидуров отказался гримироваться. Сказал, что у него аллергия. Меня накрасили, как куклу. После я поняла, что Дидуров не хотел выглядеть куклой. Вот и слукавил про аллергию. Зачем они всех, как дураков гримируют?
Дидуров сидел на диванчике в шарфике, выглядел без грима поэтично и был хорош собой. Он говорил о Кабаре и тяжелой женской доле, а мы иллюстрировали его слова своими песнями. Отвечали на нехитрые вопросы ведущего. Когда я спела «Спалу», в дверях студии появилась тетечка и замахала руками: был перерыв на рекламу и ведущий сказал, что на эту песню обвал звонков. Пару раз звонившие прорвались в прямой эфир и одна женщина сказала, сделайте эту песню гимном вашей женской программы. Вот как это было.
Еще Дидуров попросил меня спеть песню «Нечего делать», ну которая «Гитлер и Ева», сказал, что это одна из важнейших песен нашего времени, и я пела ее уже под титры. На съемках меня трясло, как зайца под кустом. Я впервые выступала на тиви в прямом эфире.
Из Еврейского центра мы ушли вместе с тем же самым директором, который нас туда пригласил. Директор, вследствие какой-то интриги, подал заявление по собственному желанию. Дидуров ушел с ним из чувства солидарности. Был какой-то внутренний конфликт, в котором Дидуров принял сторону экс-директора и, как водится, поддержал. Никакого шума не было. Кстати, одна из экс-сотрудниц Еврейского центра Валя М, тоже ушла из Еврейского центра, в то же самое время. Ушла она не в никуда, а на работу в Киноцентр Фитиль в качестве арт-директора. Она-то и позвала Кабаре Дидурова выступать там.
В Фитиле мы выступали в новом формате — в формате кафе. Шел 2006 год. Гремели кофемолки, кабарешники курили в фойе, заказывали пиво.
Дидуров уже был сильно болен. С трудом переносил табачные запахи и дым. У него были уставшие глаза. Стал необщителен, очень нервничал.
Помнится, тогда в клубе заправлял Угольников. Сам он на наши Кабаре не приходил, зато в зале периодически сидел его грубый, неотесанный шофер, который все время был несогласен с Дидуровым по политическим, моральным и другим вопросам. Дидуров привычно выдавал от микрофона свои спичи, которые до невозможности бесили шофера Угольникова. Шофер чуть ли не кидался на него с криками, гавкал, как собака на цепи, обещал, что пожалуется на Дидурова Угольникову. Пожалуется на то, что Дидуров имеет свою точку зрения на те вопросы, которые у Шофера уже были решены по-другому. Шофер утомлял .
Алексей умело маскировал свою болезнь, думаю поэтому он старался меньше общаться. Ранее веселый и разговорчивый, редко звонил, больше молчал. Все время кашлял, говорил, что бронхит, а это было сердце.... В Фитиле и снимали последний фильм о Кабаре два Андрея - Шемякин и Нянькин. Фильм «Русский рок — новый срок»
А Дидурова уже попросили покинуть помещение. Мотали нервы. Думается, что попросили арт-директора Валю М, а заодно и Дидурова. Фильм надо было снимать. Дидуров говорил, что попробует вернуться для съемок в Еврейский центр, но Угольников милостиво разрешил закончить Кабаре в мае. Фильм был снят и показан в конце июня. В Начале июля Дидурова не стало.
Жара была жуткая. Дидуров ждал , когда она спадет, ждал реакции на фильм. Говорил, что пойдет делать кардиограмму. Сознался 2го, в воскресенье, что уже падает в обморок. Я была в шоке. Сказала: вы что? умереть собрались? По телефону. Он мне: нет, я же не пью. Не курю. Буду жить. Все расспрашивал, как народ отреагировал на фильм. Реагировали никак, многие были в отпусках. Попрощался. Сказал, что очень меня любит. Он всегда так говорил, многим. Но тут так как-то необычно сказал. У меня сердце ёкнуло.
Назавтра я не могла дозвонится. Автоответчик работал, но Дидуров не брал трубку. Ближе к вечеру автоответчик отключили. Жена ДИДУРОВА Лена Федорова сказала, что он в реанимации.
Никогда не забуду как нам отдавали вещи Дидурова в больнице. Джинсы, рубашка, его любимая кожаная сумка, которую ему подарил один поэт-умелец, ходивший в кабаре. Это невозможное что-то. Его любимая сумка, из которой он доставал клюквенный морс, чтобы промочить горло между выступлениями, сумка, в которую укладывал наши подарки и наши подборки стихов, одна, сама по себе, без Дидурова.
Обшарпанная, отвратительная Боткинская больница, похмельный лечащий врач, который нес какую-то пургу про тромб. Жаркое лето. Приехали Вишневский, Алексеев, Пальцев. Морг при больнице, заказ гроба... Как это все не вяжется с Дидуровым.
Дидуров умер от инфаркта. Уже через несколько часов мы этот диагноз узнали точно. Вскрытие показало.
PS
Кабаре пришлось продолжать отчасти, благодаря заклинательной мантре Сергея Гусева. Он находился в глубоком шоке после ухода Алексея. Звонил мне и повторял, как заведенный: Неволина, давай продолжать Кабаре, я без него умру. Это было невыносимо. Я тоже была в шоке. Я обзванивала огромное количество друзей Дидурова, занималась организацией похорон и поминок. Это был один длинный, кошмарный летний сон.
Я представления не имела, как можно продолжать кабаре без Дидурова. У меня был некоторый опыт отсутствия Дидурова и ведения Кабаре однажды, в течение двух-трех месяцев, когда Дидуров болел. Но это было совсем другое дело. Взять на себя ответственность за Кабаре после смерти такого мощного лидера, как Дидуров, было сумасшествием...
Впрочем, да, Дидурова тоже называли сумасшедшим, городским сумасшедшим. Он мне сам это говорил. Раз я, говорил, сумасшедший, ты — Неволина тоже. Раз ты со мной. Это он, кстати говорил по поводу второй публикации того самого Александра Агеева (Злой гений Дидурова) в Русском журнале. Агеев опять разразился новой желчной статьей по поводу новой книги Дидурова "Четверть века в роке", выпущенной издательством ЭКСМО в 2005 году. В этой статье он пнул не только Дидурова, но и меня.
Сумасшедший Дидуров, который четверть века собирал людей, бесплатно, четыре раза в месяц, на несколько часов, удерживая внимание зрителей у микрофона. Конечно, если нормой считать стяжательство материального, какой
н о р м а л ь н ы й будет это делать бесплатно.
В сентябре провели первый концерт памяти Дидурова, в КафеМакс, что на Новослободской. Я вела этот вечер. Пришли Коркия и Ряшенцев. Миша Пьяных — бессменный оператор Кабаре, тот самый, что сделал портал Кабаре.
Собираться стали в Нехорошей Квартире и на Арбате в Пабе Дулин Хауз. С Дулин Хаузом помогли Леша Поликарпов и Леша Караковский.
Я себя никогда не видела руководителем Кабаре, по природе я одиночка, хотя люблю коллектив.
Да и какой я руководитель! У меня такое ощущение, что я просто сохраняю этот дом, и есть какое-то мистическое ощущение, что Дидуров в курсе.
И еще. Было решено сделать фестиваль памяти Дидурова. Назвали его Кабаре58. В Зверевском центре прошел первый фестиваль уже с 2006 году. На нем мы увидели всех тех, кого открыл Дидуров за последние годы существования Кабаре. Это было замечательное шоу, 8ми часовой марафон. Фестиваль, не смотря на огромные трудности, продолжает собираться уже 4тый год.
В Кабаре приходят новые люди, музыканты, поэты, зрители и красивые девушки. Так, как это было и при Алексее.